* * *
Что делать, мой ангел, мы стали спокойней, мы стали смиренней.
За дымкой метели спокойно курится наш милый Парнас.
И вот наступает то странное время иных измерений,
Где прежние мерки уже не годятся, уже не про нас.
Ты можешь отмерить семь раз, и отвесить, и вновь перевесить,
Ты можешь отрезать семь раз, отмеряя при этом едва.
Но ты уже знаешь, как мало успеешь за год или десять.
И ты понимаешь, как много ты можешь за день или два.
Ты душу насытишь не хлебом единым и хлебом единым,
На миг удивившись почти незаметному их рубежу,
Но ты уже знаешь, о, как это горестно — быть не судимым.
И ты понимаешь при этом, как сладостно — о, не сужу!
Ты можешь отмерить семь раз, и отвесить, и вновь перемерить,
И вывести формулу, коей доступны дела и слова.
Но можешь поверить гармонией алгебру и не поверить
Свидетельству формул — ах, милая алгебра, ты неправа!
Ты можешь беседовать с тенью Шекспира и с собственной тенью,
Ты спутаешь карты, смешав ненароком вчера и теперь.
Но ты уже знаешь, какие потери ведут обретенью,
И ты понимаешь, какая удача в иной из потерь.
А день наступает такой и такой-то, и с крыш уже каплет,
И пахнут окрестности чем-то ушедшим, чего не избыть.
И нету Офелии рядом, и пишет комедию Гамлет
О некоем возрасте, как бы связующем быть и не бытьь.
Он полон смиренья, хотя понимает, что суть не в смиреньи,
Он пишет и пишет, себя же на слове поймать норовя.
И трепетно светится тонкая веточка майской сирени,
как вечный огонь над бессмертной и юной душой соловья.